and that's when we'll explode (and it won't be a pretty sight)
На какую-то долю секунды я поверила, что на мне нет страховки. Что канат порвется или карабин заклинит. За секунду до того, как разжать руки, как решить, что их надо разжать, я представила, что мой недолгий полет ничто не в силах остановить. Я стояла на мосту и одновременно была маленьким пятнышком на земле. Если верить теории мультивселенной и странному преподавателю кафедры низких температур, похожего в большей степени на небезызвестную преподавательницу прорицания, в одном из параллельных миров что-то действительно пошло не так. Смерти нет, говорил он, так как, когда ты умираешь в своем мире, твое сознание перемещается туда, где ты жив. Несмотря на то, что в тот момент мне хотелось послать его в ближайший книжный в отдел с эзотерикой, когда ты стоишь на мосту и чувствуешь, что твои пальцы больше не сжимают перила, это все уже не кажется таким абсурдом. Может быть, где-то в своей вселенной я умерла.
День начинается сонно: мы случайно договорились, что нам разрешат платить так, будто мы сделали предоплату, но быть на месте при этом надо с 9 до 10 утра. Когда я сообщаю об этом Р. в восемь, я жалею обо всех принятых в жизни решениях. Мы с Л. пьем чай на кухне и стараемся делать вид, что спать по три часа в день - это весело и увлекательно, это добавляет жизни красок. Утро постепенно начинает наполняться загробным юмором: то Л. видит самолет и сообщает мне: "Вот бы мы в нем сейчас летели, как было бы здорово", на что я многозначительно демонстрирую пантомиму "Падение самолета в мультиках 80-х", то Л. рассказывает, как однажды нашла кладбище, где на каждом надгробии была ее фамилия. Так, немного в полусне, немного в лихорадочном возбуждении, мы добираемся до метро.
Пока мы ждем остальных (а нас шестеро таких, кто не дружит с головой), я пополняю счет какому-то другому человеку, который не есть я всего одной цифрой, но утешаю себя, что хотя бы доброе дело напоследок сделала. На 217 маршрутке мы доезжаем до точки сбора. Там уже стоят человек десять. Кто-то курит, кто-то обнимается, а мы продолжаем травить шуточки с похоронным подтекстом. Проходит то ли очень много, то ли очень мало времени, и вот мы уже идем по бесконечному мосту, который проходит над складскими помещениями и железной дорогой. Периодические полосчатые тени перил скоро перестают быть линейными и превращаются в причудливых зверей. Если когда-то в этот день моя жизнь и промелькнула перед глазами, то это было на нем. Но, как оказывается, ни на склад, ни прямиком в курятник мы прыгать не собираемся, так что мы идем дальше. За чертой города небо удивительно синее, а мимо нас, всеми силами наглядно демонстрируя эффект Доплера, несутся машины. На нужном мосте виднеется надпись "Халва приносит пользу" и мы, конечно, не можем не упомянуть, что тем, кто все-таки выживет. Первым, с суровым каменным лицом прыгает человек, который будет нес всех ловить впоследствии. Прыгает и кричит "Курточку спустите!!". Позднее он же, когда посеревший от страха экземпляр стоит за перилами, готовясь разжать руки, кричит "Ваня! Ваня! Да Ваня же!" ( и тут мы уже почти решаемся ему помочь), от чего экземпляр исполняется решимости если и прыгнуть, то вместе с перилами, и, когда Ваня наконец слышит, добавляет: "Воду скинь". Этому же человеку принадлежит фраза о том, что тех, кто долго не прыгает, он ловит наименее аккуратно. Мы сидим спиной к солнышку где-то до часу дня, и за это время с нами успевает случиться массовый приступ паники, паук, идея сделать шашлычки из тех, кто не выживет, девушка Лиза, которой кричали прыгать даже мы и закончившиеся сигареты.
Мы, наконец, поднимаемся на сам мост, и этот подъем мы мысленно называем Дорогой Смерти еще и потому, что вероятность не свернуть шею до того, как прыгнешь, на нем возрастает с каждым сантиметром. Как-будто самого прыжка будет мало.
На другой стороне моста парень в солнцезащитных очках кричит о том, что выживут только те, кто им доверяет, и что пора бы им сделать сосиски (многозначительно смотря при это вниз), и что, вообще-то, он все это затеял, чтобы собрать себе деньги на дозу героина. С нашей стороны парень с добрыми глазами говорит, что все будет хорошо и что надо смотреть вперед, а не вниз, если боишься. Я наконец вспоминаю текст песни про летчиков, которую уже с час безуспешно пыталась воспроизвести.
Неожиданно наступает моя очередь (а я, конечно, прыгаю первой из нашей маленькой компании) и, когда он говорит мне приподнять волосы, мне ужасно хочется смеяться. Есть еще секунда чтобы пошутить насчет предсмертной фотографии с растрепанными волосами. Потом я уже стою за перилами и, кажется, согласилась разжать руки на счет три. Раз-два-три звучит быстрее, чем все, что я слышала до этого в своей жизни. На секунду время искажается, я понимаю, что надо опустить. Время еще раз изгибается, когда я отпускаю и перед тем, как я начинаю падать. А дальше - дальше три секунды нет ни одной мысли. Перед рывком я удивленно думаю о том, что все-таки разжала. Я напеваю "Юный орэл" и смеюсь, делая обороты.
В первую минуту на земле я совершенно не помню, как прыгала. А потом уже надо нестись наверх, чтобы подержать Л. за ручку и сказать "НЕ ДЕЛАЙ ЭТО, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ДЕЛАЙ".
Мы идем обратно, уже почему-то совсем не холодно. Мы опаздываем на один трамвай и обгоняем другой.
А сегодня у меня болит шея и, кажется, я опять случайно попала себе в глаз во сне.
День начинается сонно: мы случайно договорились, что нам разрешат платить так, будто мы сделали предоплату, но быть на месте при этом надо с 9 до 10 утра. Когда я сообщаю об этом Р. в восемь, я жалею обо всех принятых в жизни решениях. Мы с Л. пьем чай на кухне и стараемся делать вид, что спать по три часа в день - это весело и увлекательно, это добавляет жизни красок. Утро постепенно начинает наполняться загробным юмором: то Л. видит самолет и сообщает мне: "Вот бы мы в нем сейчас летели, как было бы здорово", на что я многозначительно демонстрирую пантомиму "Падение самолета в мультиках 80-х", то Л. рассказывает, как однажды нашла кладбище, где на каждом надгробии была ее фамилия. Так, немного в полусне, немного в лихорадочном возбуждении, мы добираемся до метро.
Пока мы ждем остальных (а нас шестеро таких, кто не дружит с головой), я пополняю счет какому-то другому человеку, который не есть я всего одной цифрой, но утешаю себя, что хотя бы доброе дело напоследок сделала. На 217 маршрутке мы доезжаем до точки сбора. Там уже стоят человек десять. Кто-то курит, кто-то обнимается, а мы продолжаем травить шуточки с похоронным подтекстом. Проходит то ли очень много, то ли очень мало времени, и вот мы уже идем по бесконечному мосту, который проходит над складскими помещениями и железной дорогой. Периодические полосчатые тени перил скоро перестают быть линейными и превращаются в причудливых зверей. Если когда-то в этот день моя жизнь и промелькнула перед глазами, то это было на нем. Но, как оказывается, ни на склад, ни прямиком в курятник мы прыгать не собираемся, так что мы идем дальше. За чертой города небо удивительно синее, а мимо нас, всеми силами наглядно демонстрируя эффект Доплера, несутся машины. На нужном мосте виднеется надпись "Халва приносит пользу" и мы, конечно, не можем не упомянуть, что тем, кто все-таки выживет. Первым, с суровым каменным лицом прыгает человек, который будет нес всех ловить впоследствии. Прыгает и кричит "Курточку спустите!!". Позднее он же, когда посеревший от страха экземпляр стоит за перилами, готовясь разжать руки, кричит "Ваня! Ваня! Да Ваня же!" ( и тут мы уже почти решаемся ему помочь), от чего экземпляр исполняется решимости если и прыгнуть, то вместе с перилами, и, когда Ваня наконец слышит, добавляет: "Воду скинь". Этому же человеку принадлежит фраза о том, что тех, кто долго не прыгает, он ловит наименее аккуратно. Мы сидим спиной к солнышку где-то до часу дня, и за это время с нами успевает случиться массовый приступ паники, паук, идея сделать шашлычки из тех, кто не выживет, девушка Лиза, которой кричали прыгать даже мы и закончившиеся сигареты.
Мы, наконец, поднимаемся на сам мост, и этот подъем мы мысленно называем Дорогой Смерти еще и потому, что вероятность не свернуть шею до того, как прыгнешь, на нем возрастает с каждым сантиметром. Как-будто самого прыжка будет мало.
На другой стороне моста парень в солнцезащитных очках кричит о том, что выживут только те, кто им доверяет, и что пора бы им сделать сосиски (многозначительно смотря при это вниз), и что, вообще-то, он все это затеял, чтобы собрать себе деньги на дозу героина. С нашей стороны парень с добрыми глазами говорит, что все будет хорошо и что надо смотреть вперед, а не вниз, если боишься. Я наконец вспоминаю текст песни про летчиков, которую уже с час безуспешно пыталась воспроизвести.
Неожиданно наступает моя очередь (а я, конечно, прыгаю первой из нашей маленькой компании) и, когда он говорит мне приподнять волосы, мне ужасно хочется смеяться. Есть еще секунда чтобы пошутить насчет предсмертной фотографии с растрепанными волосами. Потом я уже стою за перилами и, кажется, согласилась разжать руки на счет три. Раз-два-три звучит быстрее, чем все, что я слышала до этого в своей жизни. На секунду время искажается, я понимаю, что надо опустить. Время еще раз изгибается, когда я отпускаю и перед тем, как я начинаю падать. А дальше - дальше три секунды нет ни одной мысли. Перед рывком я удивленно думаю о том, что все-таки разжала. Я напеваю "Юный орэл" и смеюсь, делая обороты.
В первую минуту на земле я совершенно не помню, как прыгала. А потом уже надо нестись наверх, чтобы подержать Л. за ручку и сказать "НЕ ДЕЛАЙ ЭТО, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ДЕЛАЙ".
Мы идем обратно, уже почему-то совсем не холодно. Мы опаздываем на один трамвай и обгоняем другой.
А сегодня у меня болит шея и, кажется, я опять случайно попала себе в глаз во сне.